Я злилась. Я завидовала. А она смотрела на меня, как на наивную девчонку.

Стемнело.

Я сижу у жаровни. Рядом - упавшее дерево с белесой корой. Надломленный почти у самой земли ствол склонился к земле.

Мясо уже поджарилось. Двое мужчин, сняв вертел с огня, опустили его на траву - резать. Скоро ужин. Хорошо.

Я - у жаровни. Угли светятся в темноте.

Подошли двое, встали надо мной. Я вздрогнула, подняла глаза. Схватив за руки, они поволокли меня к упавшему дереву. Швырнули на ствол спиной, головой вниз. Обезумев от ужаса, я ждала. Связали руки, закинули за голову. Вниз головой привязали к дереву. Тело мое вытянули, ноги - по сторонам ствола.

Что вы делаете?! - отчаянно кричала я, чувствуя, как меня "крепко привязывают к дереву. Извиваясь, я молила: - Перестаньте!

Привязали шею, живот, ноги - колени и щиколотки. Покрепче затянули веревки. Не шевельнуться.

Прекратите! - умоляла я. - Прошу вас, остановитесь! Отошли. Я лежу, привязанная к дереву, и рыдаю:

Отпустите, пожалуйста! Что вы со мной делаете? Чего вы от меня хотите? Нет! Нет!

К жаровне подошел мой господин. Обеими руками в кожаных рукавицах вытащил из огня раскаленную добела металлическую рукоятку. Ну и жар! Даже в нескольких футах чувствуется!

Нет! - что было сил закричала я. - Нет!

Двое крепких мужчин держали мое левое бедро так, что пошевелиться я не могла.

Нет, прошу вас! - заглядывая в глаза моему господину, рыдала я. - Прошу вас, нет!

Вот так, беспомощная, привязанная вниз головой к поваленному дереву, я обрела клеймо рабыни Гора.

Вся процедура заняла, наверное, всего несколько секунд. Безусловно, не больше. Наверняка. Но той, кого клеймят, уразуметь эту очевидную истину не так-то просто.

Все дело в том, что секунды эти показались мне невыносимо длинными.

В тело вгрызается раскаленный металл - и секунды кажутся часами. Вот он коснулся кожи - крепко, еще крепче, вот приник, словно целуя, а потом завладел мною без остатка.

Я кричала, кричала без конца. Все ушло - осталась только боль, только эта мука, эта пытка, только раскаленное клеймо, шипя, неумолимо вонзается в кожу, только они, мои истязатели - мужчины. Были настолько милостивы, что позволили мне кричать. Такое одолжение на Горе в порядке вещей: девушке разрешается кричать, когда ее клеймят каленым железом. Но как только отняли от ее тела клеймо, как только оно навеки запечатлелось на ее коже, считаться с ее чувствами мужчины Гора больше не расположены. Теперь снисходительности от них не жди. В общем-то это и правильно. Кто она теперь? Меченая. Это происходит быстро - и опомниться не успеешь. Едва коснувшись кожи, металл впился в нее, проникая все глубже, неумолимо прожигая бедро. Сознание затопила боль. Я закричала. Что со мной делают? Как больно! Раскаленный металл шипел, выжигая на теле прелестную, изысканную рану. Запахло паленым мясом. Моим. На моем теле выжигали клеймо! Как крепко держат - не шевельнуться! Я кричала, закинув голову. А металл все шипел, впивался все глубже, прилегал все плотнее. Я, мотая головой из стороны в сторону, кричала без умолку. Клеймо вошло в тело чуть ли не на четверть дюйма. Они не спешили. Неторопливо, размеренно, аккуратно делали свое дело. И вот раскаленный металл отдернули.

Пахло горелым. Мою ногу уже не держали. Меня душили рыдания. Мужчины осмотрели клеймо. Мой господин остался доволен. Видно, заклеймили меня на славу.

Ушли. А я так и лежу, привязанная вниз головой к стволу поваленного дерева с белесой корой.

Я была просто раздавлена. Боль ослабла. Саднило бедро. Но что значит боль в сравнении со страшным смыслом происходящего! На моем теле - клеймо! Вот что потрясло до глубины души. Я содрогнулась. Застонала. Заплакала. Бедро поболит несколько дней, ну так что ж? Ничего особенного. А клеймо - останется. Боль пройдет, клеймо - никогда. Будет со мной до конца дней моих. Отныне в глазах всех я уже не та, что прежде. Клеймо сделало меня иной. Что оно значит? Подумать страшно. Что представляет собой девушка с таким клеймом на теле? Только одно. Я гнала от себя эти мысли. Попробовала пошевелиться. Ничего не получается. Не выбраться из этих пут. Клеймят только животных! Лежу несчастная, беспомощная. Я - Джуди Торнтон. Блестящая студентка престижного женского колледжа. Самая красивая на младшем курсе, а может, и во всем колледже, не считая единственной соперницы, ослепительной старшекурсницы - антрополога Элайзы Невинс. Я - студентка-словесница, я - поэтесса! Как же случилось, что я здесь, в чужом мире, лежу связанная, с клеймом на теле? Видела бы теперь Элайза Невинс блистательную свою соперницу, посмотрела бы, как низко я пала, - вот посмеялась бы! Еще бы! Как остры мы были на язык, как надменно и высокомерно друг на друга поглядывали, как состязались в красоте, как сражались за всеобщее поклонение и популярность! Да она просто умерла бы со смеху! Я бы теперь и в глаза ей взглянуть не посмела. Все изменило клеймо. На ней нет его. На мне - есть. Даже не будь я связана, теперь потупилась бы под ее взглядом, опустила бы голову, преклонила бы перед ней колени. Неужели просто какая-то картинка на бедре так меня изменила? Да, наверно. Меня передернуло. Вспомнились юноши, с которыми я когда-то встречалась, эти полумальчики, полумужчины, многие из богатых, родовитых семей. Их я терпела около себя - кого как эскорт, кого как поклонников - часто лишь как свидетельство своей необычайной популярности, только бы утереть всем девчонкам носы. Вот бы теперь они на меня посмотрели! Упади я, клейменая, к их ногам - кто-то, наверно, в ужасе бросился бы прочь, кто-то, с лицемерным сочувствием отводя глаза, прикрыл бы меня своим пальто, принялся бы сконфуженно мямлить нечто бессвязно-утешительное. Многие ли из них сделали бы то, чего им на самом деле хочется? То, что, без сомнения, сделают со мной мужчины Гора? Многие ли просто глянули бы сверху вниз и увидели бы меня такой, какая я есть - клейменой? Многие ли рассмеялись бы торжествующе, сказали бы: «Я всегда этого хотел, Джуди Торнтон. Теперь я возьму тебя» - и, схватив за руку, швырнули бы на простыню? Нет, пожалуй, немногие. И все же теперь, неся на себе клеймо, я впервые с невероятной остротой осознала, что за сила заключена в них - даже в мальчишке, не в мужчине, даже не в мужчине Гора, и как ничтожна рядом с ними я. Какой ерундой казалось это прежде и как важно стало теперь. Прежде лишь взгляда, жеста, резкого слова хватало, чтобы указать этим мальчишкам на дверь. Теперь все эти дурацкие взгляды, жесты, протесты их только рассмешили бы. Что ж, они посмеялись бы и делали бы со мной что хотели? А может, как мужчины Гора, сначала наказали бы, а уж потом натешились бы всласть. Отныне на мне клеймо. Отныне я совсем иная. Лежу, привязанная вниз головой к стволу упавшего дерева, и плачу. Клеймо на Горе - символ правового статуса. Свою носительницу оно обращает в вещь. Если на тебе клеймо - никаких прав по закону у тебя нет, апеллировать не к кому. И все же не так страшна социальная ущербность, как психологическая, как разрушение личности. Почти мгновенно клеймо полностью преображает сознание женщины. И я решила бороться. Пусть на мне клеймо, как личность я себя сохраню! Сковывают не те путы, которыми намертво прикручено к дереву мое тело, клеймо - вот что сильнее всяких пут. Ни цепи, ни кандалы, ни железная клетка так не закабалят, как выжженный на левом бедре изысканный, женственный рисунок - крошечный прелестный, напоминающий розу цветок.

А вокруг шумел лагерь. У огня сидели мужчины, резали мясо. Разговаривали. Между ними сновала, прислуживая, длинноногая красавица Этта. Надо мной - дивное ночное небо Гора. Сияют звезды. Взошли три луны. Я лежу, привязанная к стволу, ощущая спиной, ногами гладкую ломкую кору. Пахнет жареным мясом, овощами. Гудят насекомые. Хоть чуть-чуть ослабить бы путы на лодыжках и запястьях! Нет, почти не шевельнуться. Я столько плакала, что щеки покрыла короста подсыхающей соли. Так кто же я теперь? Кем может быть в этом мире девушка, что носит такое клеймо?

Мужчины и с ними Этта подошли ко мне.

Мой господин взял в ладони мою голову, повернул к себе. Я смотрела на него с мольбой. В глазах - ни тени жалости. Меня пробрала дрожь.

Кейджера, - глядя мне в глаза, отчетливо произнес он. - Кейджера. - И отпустил мою голову. Я не отводила от него глаз.

Кейджера, - прозвучало снова.

Понятно - я должна повторить.

Кейджера, - сказала я.

Мне уже доводилось слышать здесь это слово. Так обращались ко мне, прикованной цепью, те двое, что первыми пришли к скале. А перед жестокой схваткой, в которой мой господин отвоевал власть надо мной, соперники кричали: «Кейджера канджелн!» - видно, у них это ритуальный возглас.

Ла кейджера, - указывая на себя, сказала Этта. Она приподняла подол коротенького балахона, показала свое левое бедро с выжженным на нем клеймом. И она клейменая. Да, конечно, я ведь уже видела его - в полутьме, в свете факелов вчера вечером, когда ее раздели и, накрыв мешком голову, обвесили колокольчиками мужчинам на потеху. Видела - но не рассмотрела, не поняла, что это такое. Мне и в голову прийти не могло, что это клеймо. Просто какая-то загадочная картинка. Да вчера вечером я бы и не поверила, что на теле женщины может быть клеймо. А теперь убедилась на своем опыте: здесь, в этом мире, женщин клеймят. Теперь мы с Эттой на равных. Обе - клейменые. Я была выше ее, но вот по мужской прихоти в тело мое вонзился раскаленный металл - и теперь я такая же, как Этта. Кем бы она ни была - я такая же, именно такая, и только. Ее клеймо, однако, немного отличалось от моего. Тоньше, чуть вытянуто, похоже на вычерченный от руки, завитый кольцами цветочный стебелек. В высоту - дюйма полтора, шириной - примерно полдюйма. Позже я узнала - это первая буква горского слова «кейджера». А мое клеймо означало «дина» - название очаровательного небольшого цветка с коротким стеблем, с множеством лепестков. Растут они обычно среди травы на склонах холмов в северной умеренной зоне Гора. Бутон действительно немного напоминает розу, хотя больше почти ничего в них сходного нет. Экзотический, неизвестно откуда занесенный цветок. На севере, где он чаще всего встречается, его называют цветком рабынь. Вот этот-то цветок и выжжен на моем теле. В южном полушарии Гора цветок этот редок и ценится гораздо выше. Еще недавно в низших кругах на юге даже дочерям нередко давали имя Дина. Теперь, с расширением торговых и культурных связей между северными городами Ко-ро-ба, Аром и южным городом Турия, это имя почти вышло из употребления. Несколько лет назад, когда Турия пала, тысячи горожан - в том числе и множество торговцев с семьями - покинули город. Но город выжил, Убарат Фаниаса Турмуса был восстановлен - и многие семьи вернулись. Завязались новые связи, набирала силу торговля. Даже те из туриан, что так и не вернулись в родной город, обосновавшись на новых местах, торговали товарами Турий, кожей, изделиями, что везли через Турию кочевники. Выходцы с юга быстро уразумели, что у северян дину считают цветком рабынь. С тех пор, хоть Дина - красивое имя и название прелестного цветка, на юге, как и на севере, свободных женщин так больше не называют. Те же, кто носили это имя, сменили его на другое, менее унизительное, какое пристало свободной женщине. Дину считают цветком рабынь. Традиция эта уходит корнями в далекое прошлое. В древности Убар Ара - гласит легенда - пленил дочь обращенного в бегство поверженного врага. Он настиг ее среди цветущего луга, мечом сорвал с нее одежду, изнасиловал и заковал в цепи. Приторочил цепь к стремени, взглянул на покрытый цветами луг и сказал, что отныне имя ей - Дина. А может, дело всего лишь в том, что здесь, на севере, цветочек этот, пусть нежный и красивый, встречается на каждом шагу и потому вовсе не ценится. Эти цветы рвут, топчут, уничтожить такую былинку ничего не стоит - только захоти.

Клеймо, что носит на теле Этта, изображает не дину. На ее левом бедре выжжена первая буква горианского слова «кейджера» - тоже, впрочем, изысканный, как цветок, рисунок, невероятно красивый и женственный. А ведь совсем недавно я не могла взять в толк, почему же таким клеймом метят мужские вещи - седло, щит. Скорее оно подходит для женщины, показалось мне тогда. Так вот, им пометили меня. Оба клейма - и мое, и Этты - необычайно женственны, и, хотим мы того или нет, на наших телах навеки запечатлен символ женского начала. Вполне естественно, что работорговцы, воины, купцы - те, кто покупает и продает рабынь, - избрали для клейма этот цветок - цветок рабынь. Но он не единственный. Множество разных рисунков наносят на тело женщин на Горе. Самый обычный из них - знак «кейджера», тот, каким помечена Этта. Бывает, для оживления торговли купцы придумывают новые мотивы - так возникло клеймо «дина». Есть и богатые коллекционеры, собирающие редкие клейма, выбирающие для своих роскошных садов не только самых красивых, но и меченных разными символами девушек, - так на Земле коллекционируют марки или монеты. А девушке, конечно, хочется попасть к сильному хозяину, которому желанна она сама, а не клеймо на ее теле. Обычно мужчина покупает девушку, желая ее, именно ее, эту женщину, тратит на нее, на нее одну, заработанные тяжким трудом деньги. Что принесет она тебе, кроме самой себя? Она рабыня. Ни богатства, ни власти, ни родственных связей. Обнаженной вступает она на рыночный помост, и ее продают. Только ее, одну ее он покупает. Есть, конечно, такие, кто покупает из-за клейма. Им на потребу придумывают и распространяют новые затейливые рисунки. Клеймо в виде цветка рабынь распространилось само по себе. К неудовольствию торговцев, из-за их алчности и недостатка контроля за работой металлических мастерских клеймо «дина» теперь применяется везде и всюду. Оно становится все популярнее, ну и, конечно, все обыденнее. Девушек, носящих такое же, как у меня, клеймо, на Горе пренебрежительно называют «динами». Коллекционеры теперь таких покупают нечасто. Клеймо обесценилось, и пусть кое-кого из торговцев и перекупщиков это и разочаровало, но для носящих его девушек оказалось очень кстати, хотя их мнения, конечно, никто и не спрашивал. Когда девушку выводят на помост и продают с аукциона, ей хочется, чтобы ее купили потому, что она желанна, так желанна, что и золотом поступиться не жалко. И как обидно бывает узнать, что купили тебя только из-за клейма. Здесь, в лагере моего господина, хватало и других клейм. Но я стала «диной». Он сделал это не из экономических соображений. Просто, окинув меня взглядом, сразу понял все: мой характер, мое тело - и решил, что «дина» - как раз в точку. И вот теперь на моем теле расцвел «цветок рабынь».

Ко мне с улыбкой склонилась Этта. Указала на свой ошейник. На металле выгравирована непонятная надпись. С усилием повернула его. Стальное кольцо пригнано плотно, будто по мерке. У меня перехватило дыхание. Запаян намертво! Этта носит стальной ошейник, который ей не снять никогда!

Рабынь заковать в цепи, - приказал главарь одному из разбойников.

Затем он посмотрел на меня.

Разбойник принялся собирать по шатру разбросанные цепочки. Одну он притащил с улицы, она валялась в пыли там, где мой бросок остановил убегающую Алейну.

На колени! - заревел разбойник. Одна из девушек тут же послушно опустилась на колени, вторая возмущенно вскинула голову. Я вспомнил, как она с самого начала не могла поверить, что на нее надели наручники.

Она вырвалась на середину шатра и гордо посмотрела на главаря шайки. Девушка стояла обнаженной, пыль покрывала ее ноги до самых бедер, по телу стекали грязные ручейки пота.

Нет, Хассан! - крикнула она. - Ты разве забыл, что это я, Зина, за золотой диск тарна выдала тебе караван! Я рассказала о маршруте, охране и графике движения!

Подобные сведения, насколько я знал, держались в строжайшем секрете даже в самые спокойные времена.

Вторая девушка возмущенно закричала, но не решилась подняться с колен.

И рассчитайтесь!

Нет, - сказал Хассан.

Дайте воды.

Нет, - отрезал Хассан.

Нет! - зарыдала она.

Уходи, - повторил он.

И мы с тобой рассчитались.

Нет, - шептала она. - Нет!

Я погибну в пустыне!

Убирайся!

Но ты же свободна.

Разбойники засмеялись.

В цепи ее, - распорядился Хассан, показав на стоящую на коленях.

Один из разбойников тут же нацепил на лодыжки девушки замки, соединенные цепью длиной в фут. Я услышал два тяжелых щелчка. Затем он развязал ей руки и сковал их специальными наручниками с цепью из трех звеньев.

На солнце, - распорядился Хассан.

Двое разбойников тут же притащили тяжелый, прямоугольный кол длиной около четырех футов и около четырех дюймов в диаметре. Один из разбойников придерживал кол, а второй забил его в песок тяжелым молотком, оставив торчать не более двух дюймов. К этому концу кола прикрутили железное кольцо, к которому и приковали за ошейник рабыню. Длина цепи не превышала одного ярда. Таким образом, она не могла даже подняться с колен.

Освободите меня, - потребовала вторая девушка, Зина.

Освободите, - кивнул Хассан. Кто-то из разбойников развязал ее руки.

И рассчитайтесь!

Повинуясь жесту Хассана, разбойник вытащил из небольшого сундучка золотой диск тарна и протянул его девушке.

Дайте одежду! - произнесла она, схватив деньги.

Нет, - сказал Хассан.

Она испуганно на него взглянула.

Тебе заплатили, - пожал он плечами. - Уходи.

Она затравленно огляделась по сторонам. Затем посмотрела на диск тарна.

Дайте воды.

Нет, - отрезал Хассан.

Я не продаю воду, - ответил Хассан.

Нет! - зарыдала она.

Уходи, - повторил он.

Я умру в пустыне. - В руках девушки блестел золотой диск. - Я же выдала вам караван!

И мы с тобой рассчитались.

Она смотрела на лица разбойников, губы ее дрожали.

Нет, - шептала она. - Нет!

Алейна сидела на коленях возле чайника, не осмеливаясь поднять глаза. Плечи ее дрожали, а груди призывно колыхались в разрезе рубашки. Обнаженная девушка бросилась к ней.

Попроси за меня, - прошептала Зина.

Я всего лишь рабыня, - сквозь слезы ответила Алейна.

Заступись за меня! - умоляла Зина. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана.

Пощадите ее, господин! - пролепетала она. - Я прошу вас.

Выйди из шатра, или тебя выпорют, - сказал Хассан. Алейна выскочила на солнце.

Девушка ползала по шатру, затравленно глядя в безжалостные лица разбойников. Затем, крепко сжимая в маленькой ладошке золотой диск, она вскочила на ноги.

Ты не сделаешь этого, Хассан!

Убирайся из лагеря, - сказал он.

Я погибну в пустыне!

Убирайся!

Оставь меня в качестве рабыни!

Разве ты не свободная женщина?

Умоляю, Хассан, оставь меня как рабыню!

Но ты же свободна.

Нет! - разрыдалась она. - В глубине души я всегда была истинной рабыней. Я только делала вид, что свободна. Отстегай меня за это! Я не носила ни ошейника, ни клейма, но я настоящая рабыня! Я это скрывала!

Когда же ты об этом догадалась? - поинтересовался Хассан.

Когда изменилось мое тело, - ответила Зина, потупив взор.

Разбойники засмеялись.

Я посмотрел на девушку. Выглядела она соблазнительно. Не исключено, что из нее действительно выйдет неплохая рабыня.

Она стояла перед Хассаном в свободной, расслабленной позе, чуть отставив в сторону левую ногу и вывернув бедра, демонстрируя ему свою прелесть.

Я признаюсь тебе, Хассан, в том, в чем не признавалась никому. Я - рабыня.

По закону ты свободна.

Сердце главнее закона, - ответила девушка, цитируя тахарскую пословицу.

Это верно, - согласился Хассан.

Оставь меня у себя.

Ты мне не нужна.

Нет! - зарыдала она.

Ты мне не нужна, - повторил он и повернулся к разбойникам. - Выведите свободную женщину за пределы лагеря.

Разбойник тут же схватил ее за руку.

Я хочу продать себя, - зарыдала Зина.

Как свободная женщина она имела на это право, хотя отменить акт продажи уже не могла, поскольку автоматически становилась рабыней.

Я продаю себя в рабство, - объявила девушка. Хассан кивнул разбойнику, и тот отошел в сторону.

Ты понимаешь, что говоришь? - спросил он ее.

На колени, - приказал Хассан. - Что ты можешь предложить?

Она протянула золотой диск тарна.

Хассан внимательно посмотрел на деньги и ответил:

Похоже, ты - настоящая рабыня, Зина.

Да, Хассан, уверяю тебя, я настоящая рабыня.

Здесь гораздо больше, чем ты стоишь.

Возьми эти деньги, - взмолилась несчастная. - Пожалуйста, возьми!

Хассан улыбнулся.

Зина глубоко вздохнула и произнесла:

Я продаю себя в рабство.

Хассан положил руку на ее ладонь. Она зажмурилась еше крепче, а когда открыла глаза, монета была уже у него. Продажа свершилась.

Заковать рабыню в цепи, - распорядился Хассан. В ту же секунду девушку, которая еще недавно звалась Зиной, а теперь превратилась в безымянную скотину, швырнули на живот возле позорного столба. На нее тут же надели ошейник и приковали ее цепью к кольцу на столбе. На лодыжках и на кистях рук защелкнули тяжелые замки, причем сделали это следующим образом: человек Хассана поставил ее на колени и заковал руки снизу и сзади правой ноги. Несчастная повалилась на бок. Когда приходится сковывать одновременно и рабынь, и свободных женщин, как правило, делают некоторые различия. В данном случае руки свободной женщины были скованы перед ее телом, руки рабыни - под ее правой ногой. Замысел заключался в том, чтобы поставить рабыню в более стесненное положение и создать ей большие неудобства. Это своеобразная дань вежливости по отношению к свободной женщине, привилегия, которой она будет пользоваться до того момента, пока ее саму не продадут в рабство.

Дайте свободной женщине плеть, - распорядился Хассан.

Девушка двумя руками ухватилась за плеть, скованная рабыня не могла защищаться.

Хассан бросил золотой диск тарна в кошелек.

Алейна! - крикнул он, и она тут же заскочила в шатер и опустилась на колени.

Дай еще чаю.

Да, господин.

Не боишься, что свободная забьет ее насмерть? - спросил я Хассана.

Со стороны столба уже доносились визги и удары плети.

Нет, - ответил Хассан.

Рабыня! Рабыня! Рабыня! - кричала свободная девушка, нещадно хлеща скованными руками беспомощную предательницу, еще недавно называвшуюся Зиной.

Как бадто ни было, спустя некоторое время он кивнул одному из своих людей, и тот, к великому негодованию свободной женщины, вырвал у нее плеть. Рабыня валялась в пыли и жалобно причитала:

Пожалуйста, госпожа, умоляю вас.

Алейна, - позвал Хассан.

Да, господин.

Собери ветки и навоз. Разведи огонь. Хорошо прогрей железо.

Да, господин.

Вечером будем клеймить рабыню, - сказал Хассан.

В Тахари клеймят раскаленным добела железом, которое прижимают к бедру девушки. На теле выжигают тахарскую букву «Кеф», первую букву в слове «кейджера», что на горианском означает «рабыня».

Тахарская письменность очень красива. Не существует различия между заглавными и строчными буквами, а также практически нет разницы между печатным шрифтом и курсивом. Тахарцы обожают выводить буковки. Те, кто пишет размашисто и неразборчиво, считаются отнюдь не занятыми или неаккуратными людьми, а глухими к прекрасному хамами. Так вот, для клеймения рабыни используют, как правило, первую печатную букву в слове «кейджера». Как печатная, так и прописная буква «Кеф» отдаленно напоминает цветок.

Дайте свободной женщине воды, - распорядился Хассан. - Рабыня попьет после клеймения.

Хорошо, Хассан, - отозвался разбойник.

Слушаюсь, господин, - пролепетала девушка.

Вы потеряете на этих женщинах, если заклеймите их до продажи, не так ли? - спросил я.

Хассан пожал плечами.

Многие любят покупать неклейменных девушек. Людям нравится самим обращать женщин в рабство. Соответственно работорговцы охотнее скупают свободных девушек, нежели уже побывавших в рабстве. С другой стороны, рабыни не нуждаются в такой охране, как свободные, их гораздо реже пытаются освободить. С рабынями вообще проще. Переходя от одного хозяина к другому, они просто меняют ошейник.

В изолированных от всего мира городах на севере пустыни раздетых соблазнительных рабынь по молчаливому соглашению выставляют на мосты, соединяющие многочисленные цилиндрические башни. Свободным женщинам туда доступа нет. Желающие испытать свою удаль юнцы пытаются захватить дразнящие пленительные живые призы. Между тем никому не придет в голову рисковать жизнью ради свободной женщины, которая после того, как ее разденут, может принести сплошное разочарование. Если уж напрягаться, то, по крайней мере, зная, что в результате получишь натасканное на наслаждение животное, девчонку, которая будет возбуждаться от каждого прикосновения и униженно молить о том, чтобы ей предоставили возможность удовлетворить мужчину всеми доступными ей способами. Частично подобные соглашения принимаются для защиты свободных женщин, которые в обычной жизни редко становятся добычей противника, разве что после падения всего города. Свободных женщин мужчины уважают. Они бьются и рискуют жизнью исключительно из-за рабынь.

КЛЕЙМЕНИЕ

По меньшей мере с 4000 г. до нашей эры, когда вавилоняне издали закон, предписывавший выжигание клейма тем, кто клеветал на замужнюю женщину или жрицу, эта форма наказания применялась во всем мире и как таковое, и как способ меченья собственности (до сих пор скот метят клеймом).

Древние греки клеймили своих рабов, то же делали и римляне, которые кроме того метили клеймом на лбу рабов, пытавшихся сбежать от хозяев. В последующие времена клеймение распространилось по всей Европе и пришло в Англию еще до того, как англосаксы закрепили его применение в своем своде законов. В той или иной форме клеймение использовалось в Евpone в качестве наказания до начала XIX столетия. Однако мало кто знает, что в Англии клеймом метили английских рабов. По указу короля Эдуарда VI, датированного 1547 годом, любой бродяга или нищий мог предстать перед мировым судьей и быть приговоренным к выжиганию клейма в виде латинской буквы V (Vagrant, Vagabond - бродяга) на груди; после этого несчастный становился на 2 года собственностью того, кто его поймал и доставил в суд. Временного раба можно было «держать на воде и хлебе, заставлять выполнять самую черную работу и при необходимости пороть или сажать на цепь». В том случае если раб убегал и бывал схвачен, мировой судья приказывал выжечь букву S (Slave - раб) теперь уже на лбу или щеке несчастного и тот становился собственностью хозяина до конца своих дней. Повторный побег наказывался смертной казнью. Этот закон действовал до 1636 г.

В царствование короля Генриха VII был введен закон, предписывавший метить клеймом тех негодяев из мирян, которые могли воспользоваться пресловутым правом «неподсудности духовенства светскому суду» во второй раз. Клеймо в виде буквы М (Malefactor - злодей, преступник) выжигалось на мякоти большого пальца прямо в суде, и до сих пор в старом суде, находящемся в замке Ланкастер, можно видеть клеймо с буквой М и специальный зажим, куда преступник клал свою руку. В те времена судопроизводство не обходилось без злоупотреблений, и за скромную взятку служитель мог использовать при процедуре холодное клеймо. Некоторые преступления наказывались выжиганием клейма на лице, обычно на лбу или щеке немного ниже глаза. Кроме того, очень распространено было прожигание заостренным металлическим стержнем уха или языка.

В - Blasphemer (богохульник)

F - Fray-maker (драчун) или Felon (преступник)

FA - False Accuser (предъявитель ложного обвинения)

М - Malefactor (злодей) или Murderer (убийца)

Р - Perjuror (лжесвидетель)

R - Robber (грабитель) или Rogue (мошенник)

S - Slave (раб)

L–Libeller (клеветник)

Т - Thief (вор)

V–Vagrant, Vagabond (бродяга)

Во Франции, где выжиганием клейма карались вовсе незначительные преступления, применялся один знак - королевская лилия (fleur-de-lys), хотя известен случай, когда графиню Де Ля Мотт, укравшую бриллиантовое ожерелье, сначала привязали к телеге и высекли кнутом (см. Порка), прогнав по улицам Парижа, и затем выжгли на плече букву V (предположительно - Voleuse, то есть - воровка).

А разве его нет с вами? - насторожилась девушка.

Он был ранен в набеге и теперь плохо владеет правой рукой. Но он всё ещё мужчина и воин.

Когда умерла его жена, господин?

Две луны назад.

Надеюсь, та змея, что укусила её, не отравилась, - не удержалась рабыня, и воин громко и от души расхохотался.

Маленький скорпион. Ты всё ещё злишься, что Селид продал тебя? - спросил он, не отпуская её подбородка.

Разговаривая с воином, девушка не позволила себе даже пошевелиться лишний раз. Одобрительно кивнув, Аль-Руффи отпустил её и, отступив в сторону, заметил:

Селид всегда умел хорошо вышколить рабыню. Похоже, его наука не прошла для тебя даром.

Спасибо, господин, - польщенно улыбнулась рабыня.

И ты всё ещё хочешь вернуться к нему?

Если вы позволите, господин, - кивнула девушка, радостно сверкнув глазами.

А почему бы и нет? - рассмеялся Аль-Руффи. - Ты неравнодушна к нему, а Селид всегда был хорошим воином и заслужил себе такую рабыню.

Пока они разговаривали, кочевники успели поесть и теперь на том же костре раскаливали железное клеймо. Дав девушке знак оставить Налунгу в покое, Аль-Руффи молча ухватил бывшую королеву за волосы и потащил к костру. Взяв у одного из воинов кусок верёвки, он ловко связал ей руки и ноги, стянув их так, что девушка не могла даже пошевелиться.

Небрежно швырнув ее на песок, он достал из огня клеймо и, внимательно осмотрев его, положил обратно, спокойно сказав:

Ещё холодное. Твоё клеймо будет таким же чётким и красивым, как твоё тело, моя маленькая королева. Я лично поставлю его на тебе, чтобы ты на всю жизнь запомнила, кто именно стал твоим хозяином.

Пощадите, - прошептала Налунга внезапно пересохшим ртом.

Впервые в жизни ей стало по-настоящему страшно. Только теперь, увидев кусок раскалённого железа, она поняла, что ей не избежать этого страшного сна. Все эти люди, клеймо и даже верёвки были настоящими, а получив клеймо на тело, она никогда уже не сможет вернуться обратно, чтобы отвоевать свой трон.

Именно это и заставило её просить пощады, загнав поглубже весь гонор и гордость. Но воины не ведали жалости. Усмехнувшись, Аль-Руффи покачал головой и громко сказал:

Когда-то королева Налунга осмелилась сказать, что воин Аль-Руффи недостаточно хорош, чтобы стать командиром её воинов. И вот тогда я сказал себе, что придёт день, и я собственными руками поставлю клеймо на её роскошном теле. Я долго собирал знания о её городе, но судьба оказалась благосклонна ко мне. Моим воинам не пришлось идти в этот дальний поход. Королева Налунга сама пришла к моему костру, заодно принеся кучу золота из своей сокровищницы.

Неужели прославленный воин не может забыть неудачную шутку глупой девчонки? - спросила Налунга, мысленно проклиная свою заносчивость и злопамятность кочевника.

Скажи это обычная девчонка, я бы посмеялся и забыл, но слова королевы - это слова правителя, которые сложно забыть и нельзя простить. Ты назвала меня недостойным, унизив при моих воинах, - сурово ответил Аль-Руффи, и девушка вздрогнула от его тона.

Один из воинов достал из огня клеймо и, показав его вождю, одобрительно кивнул:

Разогрелось что надо. Можно начинать.

Отлично. Тогда не будем откладывать благое дело, - решил Аль-Руффи, подтащил Налунгу поближе к костру и перевернул на правый бок.

Прижав её коленями к земле, он выхватил клеймо и одним плавным движением прижал его к обнажённому плечу девушки. Над оазисом раздался душераздирающий вопль боли и разнёсся запах палёной плоти. Легко удерживая Налунгу, воин прижимал клеймо до тех пор, пока не убедился, что раскалённое железо оставило неизгладимый след на коже бывшей королевы.

Одним движением отняв клеймо от раны, он не глядя бросил его в костёр и, осмотрев полученный результат, удовлетворённо кивнул головой.

Давайте следующего, - приказал вождь, развязывая верёвки и рывком поднимая новую рабыню на ноги.

Вскоре со всеми было покончено, и воины вернулись к своим делам. Новых рабов даже не стали связывать. Бежать в пустыне, не зная дороги, было просто глупо, а самое главное - любой, увидевший клейменого раба, мог схватить его и сделать своей собственностью или передать за награду хозяину. Наказание же за побег определял сам хозяин.

Едва не теряя сознания от боли, Налунга отползла от костра и, упав на песок, залилась слезами. Рыдала она долго и самозабвенно, оплакивая себя, свою судьбу и изливая вместе со слезами всю нахлынувшую боль. Больше всего её обижало равнодушие бывших служанок. Сидя в сторонке, они, как ни в чём не бывало, что-то тихо обсуждали, то и дело хихикая и бросая на воинов заинтересованные взгляды.

Наконец завывания Налунги надоели всем. Одна из девушек, присев рядом с воином, тихо спросила, чем может ему помочь, при этом совершенно игнорируя бывшую хозяйку. Чуть улыбнувшись, воин попросил её добыть воды. Кивнув, девушка осторожно подошла к костру и, обратившись к ближайшему воину, попросила позволения напоить рабов. Поднявшись, один из кочевников бросил ей полупустой мех с водой и, подтолкнув изогнутым носком сапога в бедро Налунгу, проворчал:

Хватит выть. Тебе уже все гиены в этой пустыне ответили.

Вы погубили меня, - всхлипнула в ответ Налунга. - Теперь я никогда не смогу вернуться обратно и отвоевать свой трон.

Лучше вспомни, сколько людей ты обездолила, продав их в рабство. Сколько семей разрушила, отобрав у них детей. Теперь ты на собственной шкуре испытаешь, что значит быть рабыней, - с неожиданной яростью ответила ей служанка, с которой она подралась.

За что ты меня так ненавидишь? - растерялась Налунга.

Я три года жила в страхе, что за любую провинность меня могут скормить крокодилам или зарезать на алтаре, словно овцу на бойне. Из всех моих хозяев ты была самой жестокой. Ни один мужчина не мучил и не унижал меня так, как это делала ты. И я рада, что стала свидетелем твоего падения.

Пусть это будет твоим первым уроком, рабыня, - неожиданно вступил в разговор Аль-Руффи. - Даже будучи хозяином, нельзя забывать, что раб тоже может чувствовать боль. Можно наказать провинившегося раба, но нельзя становиться чудовищем. Однажды несправедливо наказанный раб может стать тем самым камнем, о который споткнётся конь твоей власти.

Значит, я теперь никто? - растерянно спросила Налунга.

Ты рабыня. Рабыня без дома, родных и даже без имени. Имя, которое ты носила до сегодняшнего дня, слишком длинное и вычурное для рабыни. Я дам тебе новое имя, - усмехнулся воин и, вернувшись к костру, громко добавил, - а теперь, ложитесь спать. И если я услышу хоть один звук, виновного накажут плетью.

Испуганно вздрогнув, Налунга осторожно перебралась поближе к костру и, устроившись на брошенной кем-то попоне, свернулась в клубок, боясь даже пошевелиться. Боль, страх, переживания прошедшего дня не давали ей уснуть, но она даже не пыталась заговорить с кем-то из новых товарок. Они ясно дали ей понять, что не простили её жестокости и придирок.

* * *

Константинополь поразил Вадима обилием лавок, базаров и купален. Вспоминая уроки истории, он то и дело пытался связать всё прочитанное с тем, что увидел собственными глазами, но как оказалось, это было не так просто. Стамбул, который он видел во времена своей службы, разительно отличался от того города, что он наблюдал сейчас.

Узкие улочки, вымощенные булыжником площади, акведуки и даже канализация - всё это он видел собственными глазами и никак не мог отделаться от ощущения, что спит и видит увлекательный цветной сон. То и дело втихаря пощипывая себя за локтевой сгиб, он пытался проснуться, но, чувствуя боль, понимал, что это далеко не сон. Устав бороться с самим собой, Вадим отмахнулся от очередной проститутки, пытавшейся навязать ему свои изрядно поношенные прелести, и, ухватив за локоть кормчего, сказал:

Ты как хочешь, а я возвращаюсь на корабль.